В 1961 году, когда мне было 16 лет, я провел лето в Стокгольме у моего дяди Фрица. В мае того года умерла моя мать. Фриц был ее братом, и они были особенно близки, хотя и жили вдали друг от друга. И поэтому провести время вместе с ним стало утешением для меня после потери матери. За это время мой дядя и его жена стали очень близкими мне, почти как родители. Когда я впервые приехал к ним, я еще не говорил по-шведски. Это очень разочаровало моего младшего двоюродного брата Томми, которому в то время было 6 лет. В машине, после моей встречи в Стокгольмском аэропорту, он плакал от отчаяния, что не сможет поговорить со своим старшим двоюродным братом из Канады. Пройдёт время, и он будет свободно говорить по-английски, а я буду свободно говорить по-шведски. Но это будет позже.
Фриц нашел мне временную работу на месяц в большом универмаге. Там я нахватался кое-каких шведских слов от своих коллег по работе. Однако позднее мне нужно будет еще много работать, улучшая свой шведский словарный запас, чтобы суметь использовать его в целях общения и в профессиональном смысле. Но изучение шведского языка не было моей главной заботой в то лето. Я проводил долгие часы в разговорах с Фрицем на английском, узнавая детали о жизни в маленьком городке Простёв в Чехословакии, где выросли мои родители и Фриц.
Мои родители родились в тогдашней Австро-Венгерской империи и принадлежали к еврейской общине, которая в культурном и языковом плане была немецкой. Общественная жизнь в еврейской общине формировалась вокруг местного кофейного дома, который назывался «Немецкий дом» или «Германский дом». Когда мои родители были детьми, Гёте, Шиллер и Бетховен являлись культурными богами для них, а Вена представлялась центром Вселенной. После образования независимого государства Чехословакии моих родителей послали в чешскую школу, и композиторы Дворжак, Сметана, а также политические деятели Бенеш и Масарик вошли в их пантеон. Таким образом, мои родители выросли, говоря по-немецки и по-чешски, а также изучая английский и французский языки. Это было естественно для того времени и того места. Как и, поколение спустя, для меня, выросшего в Северной Америке, вполне нормальным было говорить только по-английски. И я должен был изменить это.
Швеция была страной, где мои родители провели первые 12 лет после своей свадьбы, с 1939 по 1951 годы, и где родились мой брат и я. Мой отец, по специальности химик по краскам, получил работу заведующего производством на лакокрасочном заводе в Лидинго, живописном пригороде Стокгольма. Благодаря Швеции мои родители избежали горестной судьбы, ожидавшей еврейскую общину Чехословакии после немецкого вторжения в 1939 году. Мой дядя Фриц, который во Вторую мировую войну служил в Британской армии, сумел присоединиться к моим родителям в Швеции в 1946 году. И поэтому у меня есть все основания для особых чувств признательности к Швеции. Но именно моя позднее приобретенная способность говорить по-шведски свободно сделали мои отношения к Швеции и шведскому народу особенно уважительным и приятным.
Мой отец эмигрировал из Швеции в Канаду, потому что он боялся. Что Советский Союз захватит большую часть Европы. Как это часто бывает с эмигрантами, он не смог найти в Канаде работу по своей профессии. Вместо этого он начал свой маленький бизнес, импортируя одежду из Европы. После окончания лета в Швеции я сопровождал своего отца в части его командировки в Италию и Францию перед тем, как вернуться в Канаду.
Мы прилетели из Стокгольма в Милан и оттуда поехали на поезде и маленьком катере, чтобы провести выходные в небольшой красивой гостинице на берегу озера Комо. Затем я последовал за своим отцом во Флоренцию, где он должен был встретиться с поставщиками. Этот деловой Возрожденческий город, окруженный виллами на склонах живописных холмов и элегантными кипарисами показался мне словно сценой из исторической книги.
Затем мы полетели в Ниццу. Там, за день до своего возвращения домой в Канаду, я ужинал с отцом в ресторане, расположенном на побережье Французской Ривьеры. Был вечер, и, насколько мог видеть глаз, стройные ряды фонарей выстроились вдоль всего обрывистого побережья Средиземного моря в обоих направлениях. Казалось, эти огни призывали меня открыть еще один залив и еще один город… Я вернулся в Монреаль совсем изменившимся человеком. Внезапное осознание огромного захватывающего мира вокруг, мира, который звал, чтобы его открыли, было словно просвещением для меня.
