Новый олимпийский день принес новые слезы. Горькие. Отчаянные. Самые страшные из тех, что бывают - мужские.
Александр Легков, проигравший на финише лыжнуго дуатлона, смахивал эти слезы перчаткой и перед телекамерой просил прощения у тех, кто за него болел. В такие минуты проигравший почти никогда не думает о том, чтобы подбирать правильные слова и уж тем более объяснения случившемуся. Он просто говорит о том, что испытывает. Сейчас, сию секунду. Даже если потом может об этом пожалеть.
Глядя на плачущего российского лыжника, я никак не могла прогнать из головы фразу, сказанную в очень похожей ситуации – сразу после поражения – биатлонисткой Светланой Слепцовой: «Мы никому ничего не должны».
Эта фраза вовсе не была предназначена для журналистов. Спортсменка бросила ее, не сдержавшись, уже уходя из микст зоны. Слова прозвучали горько, искренне и даже зло, словно Светлана защищалась от всего мира, чувствуя в нем готовность рвать проигравших на куски в отместку за крушение собственных надежд.
Она тоже была права. Ничего они нам не должны. Если мы ждем от кого-то реализации своих ожиданий, это наша проблема, а вовсе не того, кто бежит, прыгает или стреляет. Хотя бы потому, что как бы нам ни было больно в момент поражения, эта боль, как и разочарование, не идет ни в какое сравнение с тем, что творится в душе проигравшего. И вряд ли можно в этой ситуации упрекать спортсмена за то, что он «не смог».
Но Легков плакал и чувствовал себя виноватым. Получается, считал, что должен?
На Олимпиадах, где национальная составляющая постоянно присутствует как на форме участников, так и на электронных табло, трибунах и даже щеках болельщиков, а компьютеры безостановочно ведут медальный подсчет, бывает очень трудно абстрагироваться от ощущения, что Игры – это война. А раз война, то все просто: впереди – враг, за спиной – родина, и ты должен лечь за эту родину костьми, чтобы победить. Кто считает иначе, тот – не патриот. Точка.
Много лет назад я разговорилась на тему патриотизма с трехкратной олимпийской чемпионкой Ириной Родниной. Не помню уже, какими именно словами, но она как-то очень просто объяснила тогда, что для нее патриотизм – это прежде всего чувство собственного достоинства. Стремление выступить так, чтобы потом не сожалеть, что что-то не сделал, не реализовал шанс. Чтобы было не стыдно смотреть в глаза тренеру. Да и не только ему. А всем людям, кто много лет вкладывал в тебя силы и частички своих душ. Это – и хореографы, и врачи, и заливщики льда, и нянечка в раздевалке, которая сушит на батарее твои промокшие варежки и носки, пока ты катаешься. Лишь тогда можно уважать себя. Лишь тогда тебя будут уважать другие. И страну, которую ты представляешь, кстати, тоже.
Точно так же, безо всякого пафоса еще один трехкратный олимпийский чемпион Александр Карелин сказал однажды, что слова «родина» и «патриотизм» он понимает очень просто. Это прежде всего папа с мамой и жена с детьми, у которых изо дня в день, из года в год он отнимает самого себя ради спортивных результатов в то время как старики старятся, дети растут, жена в одиночку решает какие-то бытовые проблемы... «Дом – это место, где тебя ждут, любят и примут любого, - сказал он мне. – Больного, несчастного, проигравшего, проявившего слабость. Но самому-то как потом в глаза смотреть?» Из этой же области - слова маленького казахского мальчика-фигуриста Дениса Тена, который в Ванкувере не по возрасту серьезно начал было рассуждать после проката о возложенной на него ответственности, а потом, когда журналисты разошлись, вдруг очень простыми словами рассказал мне, как возились с ним на московском катке российские тренеры, с какой готовностью пришли на помощь звукооператоры и портные, когда в сжатые сроки потребовалось переделать программу, музыку и костюм, и что эту ответственность – гораздо более высокую, чем на любом другом турнире, он сам взгромоздил на себя, посчитав, что это правильно. С этой точки зрения слово «долг» более чем уместно. Он давит на всех, что бы спортсмены ни говорили по этому поводу в микрофоны. Просто это всегда очень личное, совершенно не пафосное и не предназначенное для посторонних. Хотя иногда непроизвольно и выплескивается наружу горькими, отчаянными слезами.
