Иван Толстой: Что было после вашего возвращения с вьетнамской войны?
Сергей Шмеман: Я женился, окончил учение в Колумбийском университете, поступил в маленькую газетку в Нью-Джерси, чтобы научиться делу. Через год я перешел в Ассошиэйтед-пресс, потом, через несколько лет, в «Нью-Йорк Таймс». Тут я стал заграничным корреспондентом, и мы жили больше 20 лет по всяким странам. И продолжаем жить. Мы были в Южной Африке, потом в России, потом в Германии, когда стена спустилась, потом опять в России, потом в Израиле, потом мы думали, что возвращаемся в Нью-Йорк, но не тут-то было, и вот теперь мы в Париже.
Иван Толстой: Насколько корреспондент «Нью-Йорк Таймс» волен сам распоряжаться своей журналистской судьбой, где ему быть, а насколько он вынужден следовать требованиям газеты?
Сергей Шмеман: Вы знаете, нужно найти момент. Каждый раз следишь, где кто-то готовится уехать. Так что, если ты видишь, что происходит, в общем, ты мастер судьбы. Я попал в те места, где я хотел быть. Особенно после Германии, после того, как коммунизм начал валиться по всей Восточной Европе, я очень хотел вернуться в Россию. Они обычно они не посылают людей второй раз. Но после того, как я 5 лет прожил в Советском Союзе в брежневские времена, мне ужасно захотелось вернуться, я хотел написать книгу об этом. И, если сказать нескромно, мне очень помогло, что в Германии я получил Пулитцеровскую премию. После этого им было очень сложно мне отказать. Так что я на этом сыграл, вернулся, и очень благодарен, что это вышло, потому что это были самые интересные годы, ельцинские времена. Потом я еще один год там остался, просто чтобы писать книгу. Это была история деревни, которая когда-то принадлежала моей матери, которую я часто навещал, так что я мог проследить историю этой деревни под Калугой за 200 лет. Все оставили воспоминания, и я мог это довести до настоящего дня, когда я уже туда возвращаюсь, при свободе. Очень помогло, что в первые годы после советской власти все архивы были открыты, и архивисты, которые за всем этим следили, ужасно хотели поделиться своими бумагами и своими знаниями. Они ко мне из Калуги и из Тулы приезжали в Москву: «Сергей Александрович, посмотрите, что мы нашли…». Информация просто валилась. И, кроме того, Владимир Познер сделал тогда программу в России о моем проекте, люди это видели и начали ко мне приезжать: «Я знаю, что вы интересуетесь, вот я знаю о ваших предках, у меня дедушка в этой деревне был... «Казалось просто удивительным, сколько информации возможно было получить. Все это не потерялось, существовало, нужно было только найти все это. Мне даже не нужно было особенно искать, все это ко мне приходило.
Иван Толстой: Отец моего собеседника – протопресвитер Александр Шмеман - на протяжении трех десятилетий выступал в воскресными беседами у микрофона РС. Александр Солженицын считал его своим любимым проповедником.
Голос отца Александра.
Александр Шмеман: «Христос на земле. Возноситесь», - поется в одном рождественском песнопении. В этих словах выражена одна из самых главных идей христианства, совсем не соответствующая тому извращенному толкованию, которое дается в антирелигиозной пропаганде. Это идея вознесения человека, возвращения ему его достоинства, его господства и свободы в мире. Если понятие Бога неотделимо от понятия власти и всемогущества, а в первобытных религиях даже от страшной тирании, то в образе Христа эта власть, прежде всего, сама себя смиряет. «Христос, - говорит апостол Павел, - смирил себя и принял образ раба». Бог смиряется, чтобы человек возвысился. Древнему, всемогущему Богу приносили жертвы, но Христос говорит: «Я милости хочу, а не жертвы». В понимании древних, Бог требовал трепета и страха перед собой, сознания людей его рабами. А Христос говорит: «Я не называю вас рабами, я называю вас друзьями».
Повторим снова и снова, когда антирелигиозная пропаганда говорит нам о религии, пускай она скажет, о какой религии она говорит. С христианством приходит конец всякому унижению и порабощению человека, и к нему, человеку, обращен призыв «Возносись!». Что значит - стань тем, чем ты задуман, исполни в себе образ свободы и совершенства, духовности и творчества, обрети истинную человечность. Христианская идея человека это не идея части, винтика во Вселенной, порабощенного законами природы, законами общества, законами истории, законами питания и еще какими угодно законами. Это идея живой, единственной, неповторимой личности, обладающей способностью к свободе и способностью к совершенствованию. И когда христианство говорит о грехе, оно разумеет, прежде всего, измену человека самому себе, своему образу, человечности в себе. Грех это не найти в себе этого образа, не поверить в эту божественную печать свободы в себе и, тем самым, поработить себя всевозможными законами. Но мы знаем, почему христианское учение о человеке замалчивается антирелигиозной пропагандой, и она обращает свое жало только на выдуманный и исковерканный ею образ религии. Она знает, что идея вознесенного человека, который, по замыслу, есть дитя любви и света и весь свободы торжество, - эта идея не совместима с идеологией тоталитарного общества, стремящегося каждому человеку привить психологию винтика, сознание полной его подчиненности целому. Это идея несовместимости идеологии неограниченной власти, которая одна, мол, знает и толкует все законы. Эта идея подавляется потому, что она взрывает царство казенщины, царство слепого подчинения. И, подавляя его, выдумывает сказку о христианстве как религии слабости и эксплуатации. Но вот снова Рождество, и снова звучат слова: «Христос на земле, возноситесь!». На земле, здесь, в нашем мире, звучит этот призыв к свободе и вознесению человека. Так или иначе, этот призыв дойдет до слуха и сознания людей. Услышать его и исполнить - это и есть призвание человека.
Отец Александр Шмеман, архивная запись 1959 года.
